Характерной чертой сталинских времен было своеобразное копирование старого китайского представления о мире: представление себя единственным цивилизованным государством, окруженном варварами.
Другая, еще более характерная черта общества по Сталину: это общество, в котором постепенно устраняются все противоречия и неоднородности и которому свойственна особая форма культуры, полностью включенная в главный - производственный процесс (отсюда термины "люди - винтики", "писатели - инженеры человеческих душ" и, наверное, логично бы звучало: люди - гаечки и люди - ключики, техники и конструкторы тех же душ). Это - своеобразный машинный идеал общества, его механическая душа, просто требующая строгого единства.
Когда-то такое общество было создано на совершенной, почти идеальной ирригационной системе - в Древнем Египте. Оно было похоже на сталинскую империю своей идеологией.
Такое общество не знает незаменимости и уникальности людей. Все детали механизма можно и нужно заменять. Однако, есть демиург, который создал эту машину - он единственный незаменим. В древнем Египте этот незаменимый находился в фараоне, воплощающем в себе сына Солнца и верховного жреца его культа. В СССР у созданной машины тоже был творец, очень похожий свой ролью и прерогативами власти.
Фараон соединяет в себе беспощадную силу и милость. О Сталине можно было бы сказать словами древнеегипетского текста, посвященного фараону: "Это каратель, дробящий лбы, и никому не устоять против него... Бьется он без устали, не щадя никого и истребляя всех без остатка. Всеобщий любимец, он полон очарования, он внушает любовь. Город любит его больше, чем себя, предан ему больше, чем своим богам." ( здесь и далее - Г.Франкфорт, Г.А. Франкфорт, Дж. Уилсон и Т. Якобсен "В преддверии философии. Духовные искания древнего человека.").
Очень странное, очень древнее, но неплохо знакомое нам ощущение нормы Карателя, убивающего, но тем или с тем внушающего всеобщую любовь. Фараон воплощает в себе высший смысл своего общества, окончательную тайну всего, недоступный никому, кроме него, вид, смысл и цель такого существования. Это настоящая древность. Фактически, в ней не существует рассуждений, в ней только формулы. Одна из них:
ПРАВИТЕЛЬ - один. ЕГО ВОЛЯ больше, чем закон.
Древнему египтянину, кстати, мир казался устроенным очень разумно, он обладал: "утешительной периодичностью, его структура и механика действия обеспечивали воспроизводство жизни посредством возрождения элементов, дающих жизнь." К той же периодичности стремился мир, вращающийся вокруг оси нового порядка с его сезонными явлениями и работами, празднествами и службами, народными гуляньями и периодическими снижениями цен. Такому обществу не нужно творчества, ему достаточно репродукции и клише.
Священны и места пребывания бога. Фараон, будь он старый или новый, воплощается в специальных местах - своих статуях, храмах, актовых залах и красных уголках. Там совершаются массовые действия - религиозные службы, партийные или праздничные собрания, выборы без выбора - эта причащение, исповедь и присяга. Такого рода действа замещают общественную жизнь, она не предполагается там, где все решает один.
У власти в Египте были свой слуги - жрецы, обязательные для теократического государства. Часть власти, они несли благодать сына бога. Чиновники в Египте были священны. Собственно, оттенок святости вождя лежал и на сталинских соратниках и на его партии. Язык священных книг всегда становится высшей формой языка. В СССР этот язык был невразумителен; но ведь сказано было древнему египтянину: "берегись, чтобы пальцы твои не приближались к Словесам Божьим". Слово - прерогатива богов.
Воскрешенная внезапно древняя власть и древний способ жизни - не только голая тирания или морок, полная беспомощность и страх ничтожных граждан. Не стоит впадать в ошибку столь банальную - лезть в иное время с мерками другого. Пережив на себе иную систему, мы хотели бы, но не можем говорить о ней, не создав конвенциального языка. Иначе возможны только недоумения.
Революция действительно пробудила огромные силы и дала возможность им выразиться в сфере создания своей идеологии. Не плохи ни "Цирк", ни "Свинарка и пастух", ни "Волга - Волга", ни тем более "Веселые ребята" - это не объекты реальности, а проекции ожиданий, потому они светлы и наивны. Это как бы предполагаемый вид идеологии для тех, кто идеологического опыта не имел вообще. В конце концов, за этим запас односторонней правды, силы мифа и реализация нового социального опыта.
С одной стороны, есть в нем вертикаль порыва, самоотречения и мечты. Поколение, вошедшее в революцию молодым, обнаружило в себе Дух и Веру, равное древним значениям этих слов - пусть это выглядит странным после отката и фактически в конце концов состоявшейся контрреволюции. На какое-то время был порожден энтузиазм, присущий Древнему царству, вера во всемогущество строящего человека в контакте с Богом. Суть любой веры - власть великого будущего над скромным настоящим. Но логично, что вторая координатная ось, горизонталь - это энергичная и самостоятельная бездуховность организаторов стройки. Они раньше других поняли, что живут не просто во времени, но каждый раз - сейчас. Это, конечно, безверие и это, конечно, их реализм - иногда просто мистический в соединении с принадлежностью к партии новой Веры.
Вертикаль требует новых символов веры - трансформируя, однако, те же сложившиеся национальные представления. При этом русская идея пространства стала частью нового мифа и самой активной его средой: "широка страна моя родная", "нам нет преград ни в море, ни на суше", "все выше, и выше, и выше", "вставай, страна огромная" - существовать в таком размере может только гигант, герой, Валерий Чкалов или преобразователь живого мира Мичурин.
Те, кто далее наследовали сталинскому миру, как бы еще раз использовали эту идею пространства - надо только вспомнить дорожную романтику - "поезд куда-нибудь", поездки "за туманом и за запахом тайги" и "этот край далекий, в который только самолетом можно долететь".
С другой стороны, еще и в семидесятые годы молодежь заманивали на молодежные стройки - локальные типа газопровода “Сияние Севера” или всесоюзный БАМ - все такие стройки считались молодежными, влекли на них дальними дорогами. Организаторы, однако, знали, окончательно созрев на своем пути, цену романтическим названием и лозунгам, своим методам и целям.
У них было время вывести неписаные формулы практического человека. На короткий - тридцатилетний миг - порождается то идеологическое образование, которое можно было бы назвать кодексом древнеегипетского комсомольского работника (сохранилась книга этикета для молодого чиновника - куда более откровенная, чем разработки ВЛКСМ). Резюме: "Идеал - образ корректного человека, благоразумно избегающего поддаваться порывам и приспосабливающегося на словах и на деле к административной и общественной системам. Его ожидает обеспеченная карьера чиновника. Ни о каких моральных понятиях вроде добра и зла нет и речи; образцом служат характеристики человека знающего и невежды, лучше всего выражающиеся в словах "толковый" и "глупый". Толковости можно выучиться... Даются правила поведения для человека желающего сделать карьеру. Если он прислушается к ним, он будет толковым; во всех жизненных ситуациях он найдет верный путь благодаря этой толковости; а правильное поведение обеспечит ему успешную карьеру".
А для маленьких и подчиненных, для бестолковых умников, для выпавших в борьбе за хорошее место в системе синхронно выкристаллизовывается религия бедных - великая религия Молчания. Мир застывает, скрывается из ощущений, кристаллизуется в мертвые формы. Человек этого мира пишет план жизни до пенсии. Он стремится инсценировать судьбу, оказываясь на нужных ролях, он молчит в виду у сильных. Так, говорят, было в последних династиях Египта, так быстро стало здесь.
Люди страшно неравны в таком мире, как неравны миф и рассудок. Люди при этом в таких мираз страшно похожи, поскольку, будучи разделены положением на социальной лестнице, сочетают в себе миф и рассудок по-разному, хотя и близки своей несвободой.
С точки зрения предложенной схемы именно здесь выражается особенность духа гомогенного государства - сознание его не в каждом, но будто только в огромном механизме, поскольку настоящей свободой обладает только один человек, который на деле так же несвободен, принадлежа своему созданию. В таком мире не следует рассуждать, а только жить. Если молодости, романтическому мифу, вертикали противостоит зрелость расчет и горизонталь, то таковы и этапы жизни. Между этапами - излом, непоследовательность, порабощение.
То, с чем хотело бороться вновь воплотившееся Царство, с гетерогенностью, из противостояния идеологий переместилось в противостояние поколений и связанных с их противостоянием отношений к жизни, философии, ценностям. Новое царство вспомнило, чем кончило старое.
Новый раздел поделил и само время. Вертикаль - развитие, горизонталь - цикл. Циклическое измерение времени противостоит нециклическому. Оно будто останавливается, как для Хомы Брута - каждый циклический повтор все страшней, все опасней, как каждая новая ночь над трупом панночки. В сталинском Союзе, живущем по законам циклического времени, человек просто мог пропасть, как неудачливый ритор, пожранный порождениями ада в третью ночь в оскверненной церкви. При том циклическое время двигалось на исчерпание возможностей общества - но иллюзии длительности были сильны. Хому Брута стерегли казаки, а Союз стерегли пограничники, карацупы с собаками.
Можно было бы сказать, что огромное дело делалось, СССР рос, его индустриализацию отрицать невозможно. Это имело значение для будущего страны, это помогло выиграть тяжелейшую войну. Однако в новом Советском Египте индустриализация была подчинена древней идее государства-механизма. Снова можно повторить, что мощь старой схемы, возникшей в нашем времени, оказалась еще так велика, что очень старая культура была воспринята как очень новая, ее мифология - как единственно возможная истина на фоне свержения старых богов.
