Да уж, тема. Но сделан стих мастерски.
И тема сыграна!
По-моему, Гуголев написал два стиха и один вложил в другой. Метафора соития, так сказать. А графически два тела разделены - посмотрите на текст, причем два графически разделенных текста можно читать и отдельно. Но они при том и совмещены тоже! Как два голоса в песне.
Бывают бабы: только ляжешь,
и сразу хочется вставать.
Хотя бы взять цветочный запах
неувядающих духов,
или такая сила в лапах,
к которой просто не готов.
Или, к примеру, прыщ на ляжке.
У нас на ляжке тоже прыщ,
но наш - как пробочка от фляжки,
а их - как нищий у кладбищ.
Но ведь не об устройстве ляжек
я собирался рассказать.
Я поздно потерял невинность.
Мне было девятнадцать лет.
Да, все эксперименты с телом,
конечно, не идут в зачет.
Каким я ни был в душе смелым,
в душе был всё наоборот.
Я от нее сижу на стуле
на расстояньи двух шагов.
Не то что Ultimae, я Thule
ее коснуться не готов.
Сейчас, сейчас я к ней придвинусь.
Сейчас она меня пошлет.
Она была как Мордюкова,
я - наподобие Ульянова.
Она сказала мне "пшел вон!",
мол, не орел, и все такое.
Я, в общем, не был удивлен.
Но как же, блин, я был расстроен.
Вот как по-твоему, на чай
зачем зовут в двенадцать ночи?
Ну вот и все, не отвечай.
Я очень был расстроен, очень.
Наутро позвонил ей снова.
Она в ответ: "Попробуй заново".
Клянусь, я помню до сих пор -
приходит лифт. Я в лифте еду.
Плафон разбит, и в темноте
мне ничего не оставалось,
как слушать то, что в животе
печально путалось и рвалось.
Так рвался ситцевый халат,
а в результате обнажалось
все то, чему я был бы рад,
когда б не трусость, лень и жалость.
Зато как шел я через двор!
Зато как верил я в победу!
Казалось бы, дано мне тело...
А что прикажешь делать с ним?
Не то чтоб не было деталей, -
мне просто страшно вспоминать,
как килограммы наших талий
друг друга начали сминать.
Не наделенные сноровкой,
мы сотрясали образа.
Над шкафом Серафим Саровский
не знал, куда девать глаза.
И как же всё вокруг скрипело!
Как пело всё! - не нам одним.
Свидетели грехопаденья,
синоптики моих обид,
паломники моей же кожи,
пустынь простынных корабли, -
пока мы были в позе "лежа",
вы все карабкались, ползли,
и, отворив котлы и чаны
на кухне тела моего,
вы в восхищении молчали,
не ведая, начать с чего.
И не смущало вас потенье,
гипергидроз и целлюлит.
Если чесать - вспухает вдвое;
но, видно, я в пылу борьбы
не понял, что веселый праздник
творится под моей спиной.
Пока я упивался страстью,
здесь кое-кто упился мной.
Всех тех, кого потом терял,
тех, с кем впоследствии прощался,
я так не удовлетворял.
Никто так мной не насыщался.
- Скажи, а что это такое?
- Да это, собственно, клопы...
А это кто в ночи московской
домой испуганно летит?
Я жил и в собственной постели,
я и в чужих постелях спал,
но мыслью о Луи Пастере
мне кто-то дрему отгонял.
Я понял, что на самом деле
ни Мечников, ни Де Крюи
не могут, если б и хотели,
мне взгляды пояснить свои.
Вот, разве, Серафим Саровский...
Но он все в сторону глядит.
