Цитата
Облако воспринимается не как событие, а как объект трансформации.
Рудольф Арнхейм[1]
Рудольф Арнхейм[1]
Владимир Маяковский писал, что считает «Облако в штанах» «катехизисом сегодняшнего искусства»[2]. Велимир Хлебников, «король времени», как его называли, связывал облака со временем и называл небо страной облаков. Непредсказуемое движение облаков Карл Поппер противопоставил движению часов, которое он классифицировал как движение предсказуемое[3]. В концептуальном отношении облака представляют собой раствор предмета в природе — oдин из источников абстрактного языка, которым вдохновлялось раннее абстрактное искусство.
Феноменолог Гастон Башляр пишет в работе «Грезы о воздухе: Опыт о воображении движения» (1942), что «созерцание облаков ставит нас перед миром, в котором столько же форм, сколько и движений; движения творят в нем формы, формы находятся в движении, а движение всегда деформирует их. Это вселенная форм в непрестанном преображении»[4]. Еще через тридцать лет, в книге «Теория /облака/: к истории живописи» французский искусствовед Юбер Дамиш, как ранее Башляр, называет облако «самым что ни на есть аморфным объектом», который «открывает доступ к миру форм в движении, форм, деформированных движением», и, следовательно, лежит в основе всех метаморфоз[5]. Он проводит различие между перспективой (линейной) и живописностью (нелинейной) и утверждает, что облака, сопротивляющиеся линейности, представляют собой типичный образец живописности. Предметом моего интереса в этой статье являются облака как источник, с одной стороны, абстракции, а с другой — метафоры и метаморфозы; особое внимание я уделю Василию Кандинскому и Андрею Белому.
Дамиш утверждает, что «в концептуальном регистре "облако" — это нестойкое образование без контуров и определенного цвета, слагаемое, между тем, силами той самой материи, в которой является на свет и исчезает всякая фигура»[6]. С древних времен облака были локусом антропоморфного и зооморфного воображения в природе и потребности придать предметность беспредметным очертаниям, на которые мы проецируем свое воображение и субъективность. В этих капельках небесной влаги мы видим лица, великанов, животных — образы, которые изменяются и исчезают с движением воздуха. Это природный локус, в котором развиваются наши способности к интерпретации и познаются ее границы. Говоря словами шекспировского Антония из «Антония и Клеопатры», эти образы в облаках — «воздуха игра, обманы зренья»[7].
Облака связывались с жизнью богов. В Библии Бог и Христос ассоциируются с облаками, из которых они появляются или говорят и в которых исчезают[8]. Кроме того, в Библии облака служат источником метафор: слова «вот, небольшое облако поднимается от моря, величиною в ладонь человеческую» (3 Царств, 18: 44) предполагают сходство. Зевс, собиратель облаков, в «Метаморфозах» Овидия в момент соблазнения Ио принимает форму белого облака[9]. В живописи Возрождения, как и в Библии и у Овидия, облака приобретают иллюзорную твердость, превращаясь в мягкие подушки для ангелов и трон Иисуса Христа и Богоматери. И уже в этом качестве они получают орнаментальные функции в западной живописи, не говоря уже о китайском и японском искусстве.
Изображение облаков имеет свою историю. С новыми научными исследованиями в области метеорологии в начале XIX века в него пришел мимесис, особенно это относится к английской пейзажной живописи, которая, по словам знаменитого критика искусства Джона Рескина, находилась «на службе у облаков». Джон Констебл, прославившийся своими совершенно миметическими, живописными этюдами облаков, испытал влияние работы Люка Говарда «Относительно видоизменений облаков» (1803), чьи классификация и описание основных форм облаков оказали сильное воздействие на полотна художника[10]. Однако несмотря на отпечаток научности, именно облака придают картине выразительность. Работа Говарда оказала влияние на Гёте, который, помимо того, что изображал облака художественно, описывал их в научно-метеорологических и поэтических терминах. Бодлер называл их «метеорологическими красотами»[11]. В литературе XIX века облака были преимущественно локусом метафорического аффекта[12] и пространственной метафоры. Выделяя аморфность и эфемерность облаков, Бодлер описывал их как «плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, — эти волшебные строения из неосязаемого»[13]. Обычно основой метафоры оказывается именно изменчивость облаков[14].ъ
Феноменолог Гастон Башляр пишет в работе «Грезы о воздухе: Опыт о воображении движения» (1942), что «созерцание облаков ставит нас перед миром, в котором столько же форм, сколько и движений; движения творят в нем формы, формы находятся в движении, а движение всегда деформирует их. Это вселенная форм в непрестанном преображении»[4]. Еще через тридцать лет, в книге «Теория /облака/: к истории живописи» французский искусствовед Юбер Дамиш, как ранее Башляр, называет облако «самым что ни на есть аморфным объектом», который «открывает доступ к миру форм в движении, форм, деформированных движением», и, следовательно, лежит в основе всех метаморфоз[5]. Он проводит различие между перспективой (линейной) и живописностью (нелинейной) и утверждает, что облака, сопротивляющиеся линейности, представляют собой типичный образец живописности. Предметом моего интереса в этой статье являются облака как источник, с одной стороны, абстракции, а с другой — метафоры и метаморфозы; особое внимание я уделю Василию Кандинскому и Андрею Белому.
Дамиш утверждает, что «в концептуальном регистре "облако" — это нестойкое образование без контуров и определенного цвета, слагаемое, между тем, силами той самой материи, в которой является на свет и исчезает всякая фигура»[6]. С древних времен облака были локусом антропоморфного и зооморфного воображения в природе и потребности придать предметность беспредметным очертаниям, на которые мы проецируем свое воображение и субъективность. В этих капельках небесной влаги мы видим лица, великанов, животных — образы, которые изменяются и исчезают с движением воздуха. Это природный локус, в котором развиваются наши способности к интерпретации и познаются ее границы. Говоря словами шекспировского Антония из «Антония и Клеопатры», эти образы в облаках — «воздуха игра, обманы зренья»[7].
Облака связывались с жизнью богов. В Библии Бог и Христос ассоциируются с облаками, из которых они появляются или говорят и в которых исчезают[8]. Кроме того, в Библии облака служат источником метафор: слова «вот, небольшое облако поднимается от моря, величиною в ладонь человеческую» (3 Царств, 18: 44) предполагают сходство. Зевс, собиратель облаков, в «Метаморфозах» Овидия в момент соблазнения Ио принимает форму белого облака[9]. В живописи Возрождения, как и в Библии и у Овидия, облака приобретают иллюзорную твердость, превращаясь в мягкие подушки для ангелов и трон Иисуса Христа и Богоматери. И уже в этом качестве они получают орнаментальные функции в западной живописи, не говоря уже о китайском и японском искусстве.
Изображение облаков имеет свою историю. С новыми научными исследованиями в области метеорологии в начале XIX века в него пришел мимесис, особенно это относится к английской пейзажной живописи, которая, по словам знаменитого критика искусства Джона Рескина, находилась «на службе у облаков». Джон Констебл, прославившийся своими совершенно миметическими, живописными этюдами облаков, испытал влияние работы Люка Говарда «Относительно видоизменений облаков» (1803), чьи классификация и описание основных форм облаков оказали сильное воздействие на полотна художника[10]. Однако несмотря на отпечаток научности, именно облака придают картине выразительность. Работа Говарда оказала влияние на Гёте, который, помимо того, что изображал облака художественно, описывал их в научно-метеорологических и поэтических терминах. Бодлер называл их «метеорологическими красотами»[11]. В литературе XIX века облака были преимущественно локусом метафорического аффекта[12] и пространственной метафоры. Выделяя аморфность и эфемерность облаков, Бодлер описывал их как «плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, — эти волшебные строения из неосязаемого»[13]. Обычно основой метафоры оказывается именно изменчивость облаков[14].ъ
Ольга Матич К ИСТОРИИ ОБЛАКА: ВАСИЛИЙ КАНДИНСКИЙ, АНДРЕЙ БЕЛЫЙ И ДР.
